До блинов не дожили. Ночью
Васисуалий Лоханкин прокрался на кухню и извел всю муку. Мой муж-сибиряк - настоящий маньяк: стоит в доме появиться муке, как семья внезапно начинает есть только пиццу, и огромные, на половину сковороды, пироги, которые мы ласково называем "лапти". Маньячит он преимущественно, как настоящий ученый, по ночам: утром просыпаешься, а на столе стоит Пизанская башня из пирогов с самыми разными начинками. Когда с утра я заявила, что собираюсь делать блины, он вполне резонно ответил, что к блинам нужна мука. Я, естественно, ошалела от возмущения, потому что я не Шаттл, чтобы постоянно бегать за мукой.
И тут мне вспомнились 60-е годы. Уроки делали всем классом в булочной, потому что за хлебом стояли по 5-6 часов. Батон давали в одни руки, поэтому, естественно, изображали кольцо, занимая очередь друг за другом по несколько раз, чтобы взять в одни руки хотя бы два батона.
И два раза в год ЖЭК превращался в элеватор. Муку раздавали прямо в помещении ЖЭКа, и раздавали очень интересно - по два килограмма на каждое лицо, по паспортам. И лицо должно быть в наличии. Даже семимесячного ребёнка надо было предъявлять, а поскольку папа у меня в эти судьбоносные для семьи дни был в командировках или на приемке кораблей, то нам на четверых доставалось не 8 килограмм муки, а 6.
Раздавали ее перед Новым годом, в конце декабря, а также перед майскими праздниками. Как ты с этими 6-ю килограммами на четверых будешь жить, справляться, а на остатки сил восхвалять Советский режим, уже никого не касалось.
Потом были 70-е годы. Работала в Ярославле, на родине мясо-молочной ярославской породы коров. Какой циник посмел назвать этих коров "мясом", да еще и "молочными", было неизвестно. Эти суповые наборы везли на мясокомбинат, и из этих тощих коров можно было сделать колбасу только для того, чтобы прокормить Москву. А то и только один район Москвы. Потому-то молоко и давали только по рецепту врача, и только детям до года, по литру на ребенка.
Женщины с детьми выходили за молоком в 5 утра.
Колбасы в Ярославле не было отродясь. Однажды в местный гастроном "выбросили" партию колбасы. Хорошо помню этот гастроном на центральной улице. Туристов - тьма. И вдруг весь гастроном обвился черной лентой в телогрейках, валенках, ушанках. Лента перманентно вспыхивала и нескончаемым потоком двигалась по направлению к дверям гастронома.
Мне запомнился один дед в треухе. Видимо, из Москвы колбасу ему не привозили, он ее не видел давно, поэтому он встал у белой кафельной колонны, раскрыл серую грубую упаковочную бумагу, а затем зарылся в эту бумагу, урча и, что называется, не отходя от кассы.
Потом были 80-е, Олимпиада, начало Перестройки. А первого апреля были похороны папы.
Так вот, даже по свидетельству о смерти, в гастрономах я не смогла купить ничего. Когда пришла в церковь и заказала заупокойную, и батюшка узнал, что папа скончался вчера, он попросил меня пройти в канцелярию церкви. Там он выдал мне огромную, красную с золотыми звездами, коробку с американской гуманитарной помощью. Вот это и было то, чем поминали моего отца. Ученого, изобретателя, мореплавателя, математика и писателя.
Весь этот видеоряд пронесся у меня в голове, как лента диапроектора, и я до конца прочувствовала, насколько обыденным для нас сейчас является и покупка хлеба, и мяса, и молока. И за мукой можно бегать каждый день. И она разной цены. Но зато сейчас каждую минуту ты можешь остаться без крова, потому что твоей пенсии не хватит на ЖКХ. И твои дети могут остаться без образования, потому что тот факт, что ты работаешь, отнюдь не гарантирует, что ты получишь зарплату.
И конечно же, вторая половина пенсии уйдет на лечение не только тебя самого, но и на лечение твоих детей, здоровье которых закладывалось в лихие девяностые, а потому не заложилось.
Поэтому очень трудно сказать, где было лучше. Тогда и там, или здесь и сейчас. Перекосы в разные стороны, но они не дают нормально жить. Не глядя в будущее, не вспоминая прошлое.
Journal information