Раньше я жила в параллельном мире, сума и тюрьма меня не касались. Я не понимала тюремного жаргона, я не понимала мата. Просто потому, что меня это не касалось никак. Я могу выразить любую степень возмущения и любую степень эйфории, обходясь без мата. У меня пока хватает словарного запаса.
Я могу заработать. У меня на это хватает востребованных навыков, и я пока еще не все задействовала.
Даже когда Михаил Швыдкой вёл на телевидении музыкальные программы о тюремном фольклоре, я могла позволить себе абстрагироваться.
Мне понятны все трудности тюремной жизни, приблизительно так же, как понятен загробный мир. Но от того, что мы все понимаем и представляем загробный мир, мы не торчим целыми днями на кладбище.
А вот тюремный мир вплотную вошел в нашу жизнь. С его устоями, с его лексиконом, с его ценностями, с его обязательствами, с его расширенностью и укрупнённостью. И у меня создается такое впечатление, будто мне пытаются внушить, что если я пока еще не там, то это просто передышка, небольшая передышка. Всё впереди, все мы там будем.
Я не знаю, что мне для этого надо совершить, но у меня такое впечатление, что когда-то вылезет вновь образовавшийся закон, который я еще не успею узнать, но он уже меня не освободит от ответственности.
Вот в такой вот замечательной фрустрации, которую никак не назовешь катарсисом, я и пребываю последнее время, уже будучи на пенсии.
И дело не в "зомбоящике", как считает мой читатель
walter_kim. Дело в обществе.
Journal information